shooreeque, 44 - 17 июня 2009 13:47

Пока не увяли цветы и лента
ещё не прошла через известь лета,
покуда черна и вольна цыганить,
ибо настолько длинна, что память
моя, как бы внемля её призыву,
потянет её, вероятно, в зиму.
Вот уж не думал увидеть столько
роз; это - долг, процент, неустойка
лета тому, кто бесспорно должен
сам бы собрать их в полях, но дожил
лишь до цветенья, а им оставил
полную волю в трактовке правил.
То-то они тут и спят навалом.
Ибо природа честна и в малом,
если дело идёт о боли
нашей; однако, не в нашей воле
эти молитвы назвать благими;
смерть - это то, что бывает с другими.
Всё это помнить, пока есть сила,
пока всё это свежо и сыро,
пока оболочка твоя, - вернее,
прощанье с ней для меня больнее,
чем расставанье с твоей душою,
о каковой на себя с большою
радостью Бог - о котором после,
будет ли то Магомед, Христос ли,
словом сама избрала кого ты
раньше, при жизни - возьмёт заботы
о несомненном грядущем благе; -
пока сосуд беззащитной влаги,
с того разреши мне на этом свете
сказать о её, оболочки, смерти.
Впрочем и так, при любом разбросе
складов душевных, в самом вопросе
"Чем это было?" разгадки средство.
Самоубийством? Разривом сердца
в слишком холодной воде залива?
Жизнь позволяет поставить "либо".
Толком не знаю. Но в каждой вере
есть та черта, что по крайней мере
объединяет её с другими:
то не запреты, а то, какими
людми были внизу, при жизни,
в полной серпов и крестов отчизне.
Так что можешь идти без страха:
ризы Христа иль чалма Аллаха,
соединенье газели с пловом
или цветущие кущи - словом,
в два варианта Эдема двери
настежь раскрыты, смотря по вере.
То есть, одетый в любое платье
Бог тебя примет в своё объятье,
и не в любви тут дело Отчей:
в том, что, нарушив довольно общий
смутный завет, ты другой, подробный,
твёрдо хранила: была ты доброй.
Чёрная лента цыганит с ветром.
Странно тебя оставлять на этом
месте, под грудой цветов, в могиле,
здесь, где люди лежат, как жили:
в вечной своей темноте, в границах;
разница вся в тишине и птицах.
Странно теперь, когда ты в юдоли
лучшей, чем наша, нам плакать. То ли
вера слаба, то ли нервы слабы:
жалость уместней Господней Славы
в мире, где души живут лишь в теле.
Плачу, как будто на самом деле
что-то остаться могло живое.
Ибо, когда расстаются двое,
то, перед тем как открыть ворота,
каждый берёт у другого что-то
в память о том, как их век был прожит:
тело - незримость; душа, быть может,
зренье и слух. Оттого и плачу,
что неглубоко надежду прячу,
будто ты слышишь меня и видишь,
но со словами ко мне не выйдешь:
ибо душа, что набрала много,
речь не взяла, чтоб не гневить Бога.
Плачу. Вернее, пишу, что слёзы
льются, что губы дрожат, что розы
вянут, что запах лекарств и дёрна
резок. Писать о вещах, бесспорно,
тебе до смерти известных, значит
плакать за ту, что сама не плачет.
ТАНЯ - ещё означают тело
только твоё, не пуская в дело
анестезию рассудка, ими
губы твои раздвигая, имя
я подвергаю твоё огласке
в виде последней для тела ласки.
Имя твоё расстаётся с горлом
сдавленным. Пользуясь впредь глаголом,
созданным смертью, чтоб мы пропажи
не замечали, кто знает, даже
сам я считать не начну едва ли
будто тебя "умерла" и звали.
Так, не сумевши ступать по водам,
с каждым начнешь становиться годом,
туфельки следом на волнах тая,
всё беспредметней; и - сам когда я
не дотянувшей до этой даты,
посуху двину туда, куда ты
первой ушла, в ту сторону, где все мы
души всего лишь, бесплотны, немы,
то есть где все, - мудрецы, придурки, -
все на одно мы лицо, как тюрки, -
вряд ли сыщу тебя в тех покоях,
встреча с тобой оправдание коих.
Стоит ли? Вряд ли. Не стоит строчки.
Как две прямых расстаются в точке,
пересекаясь, простимся. Вряд ли
свидимся вновь, будь то Рай ли, Ад ли.
Два этих жизни посмертной вида
лишь продолженье идей Эвклида.
Спи же. Ты лучше была, а это
в случае смерти всегда примета,
знак невозможности, как при жизни,
с худшим свиданья. Затем, что вниз не
спустишься. Впрочем, долой ходули -
до несвиданья в Раю, в Аду ли.
:(( :(( :(( :(( :(( :(( :(( :(( :(( :((

• 
• 
•